ДОРОЖНАЯ КАРТА ДЛЯ МАССОВОГО СОЗНАНИЯ:  

ОПЫТ СТРАТЕГИЧЕСКОГО ПРОГНОЗИРОВАНИЯ

 

 

Массовое сознание ― важнейший (с точки зрения задач управления) социальный феномен, определяющий поведение отдельных людей, этно-конфессиональных групп, государственных объединений и целых цивилизационных общностей. В структурном отношении он крайне сложен и потому плохо изучен. Тем не менее, в нём чётко просматриваются четыре главных составляющих: 1 ― традиционные, преимущественно религиозные, представления о мире; 2 ― противопоставляемые им рационалистические, в первую очередь научные; 3 ― эклектическое совмещение фрагментов первых представлений с фрагментами вторых; 4 ― откровенное пренебрежение мировоззренческой тематикой при одновременном бездумном использовании её клишированных оборотов, языковых штампов и прочих речевых «болванок».

Две последние составляющие ― это шумовые издержки двух первых. А вот первые две являются системообразующими: именно их взаимодействием формируется то лицо массового сознания, которое на языке практической философии принято называть информационным полем культуры.

Поле это насыщено пассионарными энергиями; в нём ни на минуту не ослабевают напряжения, вызываемые теми или иными, волнующими людей, вопросами: Кто мы? Откуда мы? Куда мы идём? Что происходит? Кто виноват? Что делать? В сущности, к попыткам ответов на все такие вопросы и сводится содержание мировой культуры. Вместе с тем практическое решение вопросов, особенно в контексте вопроса «что делать», никогда не обходится без издержек, часто неоправданно высоких. Вот почему в управленческой практике крайне актуален поиск способов минимизации издержек. А одним из таких способов может считаться переориентация управленческого внимания с отдельно-взятых, внутренне противоречивых и взаимно исключающих друг друга представлений о мире на концепцию «дорожной карты».

В теории менеджмента под термином «дорожная карта» понимается набор инструментов разрешения проблемных ситуаций, позволяющих угадывать за частными аспектами решаемых проблем их общую скрытую суть. Дорожная карта увязывает между собой видение, стратегию и сценарии развития объектов управления, помогает оперативно реагировать на возможные расхождения сценариев с реальностью, выбирать оптимальные с точки зрения таких расхождений сценарии и пути их реализации, прогнозировать варианты будущих состояний объектов. При этом в ней различаются уровни стратегического планирования: от уровня отдельных бизнес-операций того или иного масштаба до уровня глобальных проектов экономического, политического и социокультурного характера.

Особенно интересны ― в качестве социокультурных объектов дорожной карты ― те формы массового сознания, которые представлены их связными вариантами: религиозными учениями и научными теориями. Дело в том, что таким формам присуща своя собственная внутренняя логика развития, которая при выстраивании сценариев непременно должна учитываться вплоть до слияния с ними. А это значит, что по факту все такие формы сами оказываются в роли сценариев ― нейтральных в эмоциональном отношении ментальных структур как инструментов стратегического прогнозирования.

Концепция же дорожной карты становится в этой ситуации просто способом повышения уровня и качества управленческого мышления ― способом снятия его зависимости от непроверенных предпосылок. Чем и оправдывается использование концепции уже не только в теории менеджмента, но и в методологии наук об обществе.

 

*   *   *

С учётом сказанного приглядимся внимательнее к тому сценарию дорожной карты, который представлен в истории культуры религиозной картиной мира и который считается ответственным за нравственное состояние общества.

Достаточно распространено мнение, что мы стоим перед жёстким выбором: или религия, а с ней ― основанные на самоограничениях и самоконтроле устои общественной нравственности, или же наука, а с ней личностное начало и свобода мысли при одновременном расшатывании нравственных устоев. Но жёстким этот выбор кажется лишь на первый взгляд. На самом деле ситуация намного сложнее.

Когда мы слышим, что кризис нравственности является следствием перестройки сознания с религиозного мировосприятия на научное, то нужно понимать: данное утверждение содержательно лишь в той мере, в какой понятен смысл слов «вера» и «знание». А понятность эта весьма относительна. Известно, например, что на церковном языке «вера» — это и есть истинное «знание», в то время как многие предпосылочные постулаты современной науки относятся, по мнению ряда самих  учёных, к области «веры». То есть и «вера», и «знание» — это многозначные взаимодополнительные понятия, смысл которых далеко не исчерпывается связываемыми с ними штампами: «мракобесная», «нерассуждающая» и т. д. — применительно к «вере»; «объективное», «свободное» и т. д. — применительно к  «знанию».

В истории мировой культуры  достойный уровень общественной нравственности обеспечивался лишь тем мировоззрением, в котором понятия «веры» и «знания» органично сочетались. И это легко доказать на примере с христианской церковью, внутри которой реальные взаимоотношения между «верой» и «знанием» всегда были далеки от их «школьных», традиционно-упрощенческих интерпретаций.

Как известно, главной своей задачей церковь считает спасение души каждого отдельного человека, то есть — обретение им внутреннего состояния высокой нравственности. И достаточно долго с этой своей задачей церковь успешно справлялась, потому что в сфере её компетенции находились не только вопросы нравственности, но и более фундаментальные по отношению к ним вопросы мироустройства. То есть санкционированная средневековой церковью картина мира (земное бытие человека — для осознанного выбора между «добром» и «злом»; рай — для выбравших «добро»; ад — для выбравших «зло») вполне убедительно и наглядно разъясняла даже необразованному человеку, почему он должен соблюдать законы нравственного поведения.

Одновременно средневековая церковь удовлетворяла запросам и думающих, сомневающихся, ищущих людей. Это удавалось ей потому, что христианское мировоззрение того времени вовсе не исчерпывалось догматикой; оно представляло собой синтез собственно-христианских идей с предыдущим, необычайно высоким античным знанием, главным образом с платонизмом и неоплатонизмом. Конкретно синтез выражался в свойственной платонизму символической интерпретации богословской догматики, — благодаря чему и само христианство того времени выглядело воплощением не «мёртвой буквы» Писания, а его «животворящего Духа», способного гибко реагировать на вызовы времени. Такое христианство, питавшее собой установку на «познание Бога через познание его творений», несло в себе не только религиозную, но и всеохватно-культурную функцию. И пока христианское мировоззрение несло в себе эту синтетическую всеохватность, совмещающую вопросы мироустройства с вопросами нравственности, моральный авторитет церкви и её влияние на общественное сознание находились на удовлетворительной с точки зрения задач управления высоте.

Но в позднем средневековье христианское мировоззрение стало утрачивать свой прежний характер «всеохватной полноты»: универсальная «культура» разделилась на религиозную «веру» и светское «знание», где «вера» стала отвечать за спасение души, то есть за нравственность, а «знание» — за всё остальное. (Начало этого разделения можно, с некоторой долей приблизительности, датировать Константинопольскими соборами XIV века, предавшими окончательной анафеме платонизм с его символическим мировидением). С этого момента христианское мировоззрение, утратив интуицию главенства «духа» над «буквой», сковав себя установками на принципиальную непознаваемость Божества и на суетность познания его творений, стало постепенно превращаться из всеохватной культуры в субкультуру общества — в противопоставляемую знаниям веру. Естественно, что  такое христианство неотвратимо теряло своё общественное значение, потому что из сферы его компетенции последовательно изымались смысловые поля, переставшие быть важными для религии, но приобретшие повышенную важность для науки. Например: с расширением знаний о форме Земли, о положении Земли относительно Солнца и о положении Солнца относительно звёзд вопросы устройства мироздания, находившиеся до поры до времени в сфере компетенции церкви, стали переходить в сферу компетенции науки. Или: известно, что вся современная наука о структуре  знания выросла из богословского «тринитаризма» — учения о троичной сущности Божества («Ум-Слово-Душа» у Григория Великого); в самом же богословии это направление мысли угасло вместе с традицией символической интерпретации тринитаризма. И так далее ― примеров достаточно.

Но ситуация, где в вопросах мироустройства более авторитетным оказалось светское знание, не могла не отозваться самым катастрофическим образом на престиже церкви как блюстительницы нравственности. Ведь нравственность, как уже было сказано, это не самодостаточная идеологическая сущность, которую можно механически «вмонтировать» в любое общественное сознание, а производное от мировоззрения, несущего в самом себе ответ на вопрос: «Почему я должен быть “хорошим по отношению к другим”, то есть нравственным?» Современная же церковь — если заставить её ответить на этот вопрос — способна предложить вопрошающему либо веру в устаревшую, давно не убеждающую картину мира (к слову сказать, языческую по происхождению), либо бессильную увещевательную проповедь вроде той, что описана в басне И.А.Крылова «Кот и повар».

Как следствие, церковь сегодня является институтом, выполняющим главным образом функцию сохранения духовно-нравственной традиции — чрезвычайно важную функцию, предохраняющую общество от его окончательного превращения в «гадючник». Но уже само ограничение церковной деятельности инерционной функцией «сохранения» низводит церковь с уровня духовно-нравственного водительства на уровень «заповедника для духа». А жить в заповеднике нельзя, — его можно только беречь.

В этом и заключается главная проблема современной церкви. Вполне, впрочем, решаемая: достаточно, чтобы церковь озаботилась возвращением себе функций, которые некогда добровольно утратила и которые с тех пор оказались монополизированы сценарием научного материализма.

 

*   *   *

Сценарий научного материализма считается обычно альтернативным вышерассмотренному. Но ― именно считается, а не является. Данные истории науки свидетельствуют, что материалистическая, или эволюционно-историческая картина мира появилась на свет не в результате обобщения неких неопровержимых эмпирических фактов, а в порядке опережающего («авансового») доверия, оказанного умозрительной философской конструкции механистического свойства. Известно, например, что уже современники Ч. Дарвина называли его учение «вершинным проявлением механистического материализма» (Н.Я. Данилевский). А В.И. Вернадский и вовсе усматривал в материализме незаконно охватившее науку и чуждое ей философское представление. «Материализм, ― писал он, ― это течение мысли, которое было живым в конце XVIII, середине XIXвека и которое в тех проявлениях, в каких оно выражено в современной науке, является историческим пережитком».

Сегодня становится всё более очевидно, что материалистическая концепция мироустройства ― это не бесспорная истина, обретённая в процессе объективного изучения реальности, а чисто условная гипотеза идеологической направленности, искусственно навязанная общественному сознанию в обход противоречащих ей фактов. Причём потому только эта идеологическая концепция мироустройства и сумела исторически состояться и завоевать в общественном сознании прочные позиции, что удовлетворила некоторым тенденциозным умонастроениям и запросам своего времени.

В первую очередь она удовлетворила запросу на вседозволенность, подкреплённому заклинаниями типа «экономика вне морали», «политика вне морали», «наука вне морали». Именно этим, менее всего научным запросом до сих пордержится на плаву не только «общенаучная картина мира», но и вырастающие из неё главные фетиши современного расщеплённого сознания: свобода без ответственности, право без совести, знание без веры — всё то, что ещё Пушкиным справедливо было охарактеризовано как «порыв в мечтательные крайности» и «пагубная роскошь полупознаний» (см. его «Записку о народном воспитании»).

Как следствие, симбиоз власти и материалистической науки давно уже носит сомнительный, мягко выражаясь, характер. «Власть руководствуется сиюминутными (утилитарными, военными, социально-экономическими, политико-идеологическими) соображениями, а ученые мягко вымогают у власти деньги на гипотетически полезные проекты» (В. Макаренко). Что, кстати, типично не только для отечественной ситуации: везде и «всегда существует опасность того, что занятость в государственных структурах, ассигнование проектов и денежные вопросы будут довлеть в сознании учёных» (из речи президента США Д. Эйзенхауэра).

Результат налицо: механистический, он же ― научно-материалистический стиль мышления «не стыкуется со структурами современного научного знания и терпит явный провал в попытке описания системных явлений, волнующих сейчас общество, — кризисов, конфликтов, насилия, терроризма» (С.Г. Кара-Мурза). А хуже всего то, что он лишает людей понимания целей и смыслов их существования. На что указывал ещё М. Вебер: «Если наука что и может сделать, так это скорее убить веру в то, что будто вообще существует нечто такое, как смысл мира».

Стоит ли после всего сказанного удивляться, что сценарий научного материализма абсолютно не способен ответить на «метафизический» вопрос: почему человек должен быть «хорошим» по отношению к другим? А в той мере, в какой этот сценарий монопольно определяет понимание человеком его места в мире, он даже препятствует поиску ответа на данный вопрос. То есть чем авторитетнее в массовом сознании его научный статус, тем явственней обозначается его функция «капкана для духа».

 

*   *   *

Критика материализма болезненно воспринимается той частью общественности, которая привыкла думать, что отказ от этой формы мировоззрения равносилен возврату к давно преодолённому религиозному («отсталому» и «мракобесному») образу мышления. Но данный ход мысли глубоко ложен, он возник на почве плохого знания истории науки. В действительности материализм не преодолевает и не опровергает религию, а просто игнорирует её. Тем самым он противопоставляет себя не религиозному, а более широкому научному миропониманию, учитывающему отвергнутые материализмом (под предлогом их «идеалистичности») факторы. То есть он представляет собой тенденциозно суженный и заведомо ограниченный вариант научного миропонимания.

Более же широкий его вариант представлен в истории культуры тем образом мышления, который в современном научном обиходе принято называть системным, или неклассическим. Не случайно, например, в основе Общей теории систем лежат именно те идеи (целостности, целесообразности, целенаправленности, иерархичности и др.),которые, ― как писал создатель теории Л. фон Берталанфи, ― «демонстративно исключались из рассмотрения в механистической науке». А в неклассическом течении мысли на первый план выдвигается фундаментальная роль факторов, произвольно зачисленных материализмом в «надстроечные» (вторичные, несущественные). «Понимание законов мира, ― читаем, например, у М.К. Мамардашвили, ― есть одновременно элемент мира, законы которого понимаются».

Овладение азами системного, или неклассического миропонимания ― насущная культуростроительная задача текущего момента. Без её решения рассчитывать на повышение уровня общественного самосознания попросту наивно. Тем более в условиях, когда этот новый уровень крайне востребован, ― именно с ним приходится связывать последние надежды на радикальное оздоровление нравственного состояния общества и на улучшение качества управленческой практики.

Насколько такие надежды оправданы, даёт понять содержание недавно изданной книги, подробно разъясняющей, какая конкретная реальность скрывается за разговорами о смене мировоззренческой парадигмы. Вот небольшая цитата из книги:

«Современная система представлений о мире, поделившая свои объяснитель­ные функции между верой без знания («заповедником для духа») и знанием без веры («капканом для духа»), даёт на воп­рос о месте человека в мире хотя и противоположные, но равно-неудовлетворительные своей неполнотой ответы. То есть она предлагает вопрошающим типичный манипулятивный псевдовыбор. Для нужд контроля, например, слишком соблазнительна вера без знания, превращающая людей в “стадо овец”, а для нужд конкуренции — знание без веры, превращающее их в “стаю волков”. И уж подавно соблазнительна, с точки зрения повседневно-обывательского “умения жить”, свобода выбора между верой без знания, освящающей моральное право на бездумье, и знанием без веры, обосновывающим моральное право на любую выгодную подлость.

Между тем характер современного общества обнаруживает всё более заметную несовместимость с рассчитанным на массовое невежество псевдовыбором. Современное информационное общество уже не хочет выбирать между “морковками”веры без знания и знания без веры, манипулирование которыми является главнейшим условием дебилизации массового сознания, залогом его низведения до уровня “говорящих обезьян”, “собак Павлова” и прочих “подопытных крыс”. Не может оно удовлетвориться и эклектическим совмещением противоречащих друг другу веры и знания, этой фальшивой имитацией мировоззренческого синтеза. Оно остро нуждается в таких вере и знании, которые не конкурировали бы друг с другом за право владения умами, а явили бы собою неразрывное органическое единство. Оно настоятельно требует нового, очеловеченного мировоззрения, в котором нашли бы смысл и оправдание его  самые сокровенные мечты и самые заветные цели» (С. Горюнков. Мета-коды культуры. СПб., 2014).

Конкретно речь в книге идёт о том, что выдаваемая и принимаемая за «требование научности» подгонка эмпирических фактов под эволюционно-историческую аксиоматику должна, наконец, уступить место изучению предпосылочного содержания самой этой аксиоматики. И когда это произойдёт ― станет окончательно ясно, насколько окружающая нас и включающая нас в себя реальность удивительнее и фантастичнее той её плоско-механистической модели, что навязана современному массовому сознанию господствующим научно-материалистическим сценарием. То есть станет окончательно ясно, что мир ― это не мёртвое пространство-время физиков, дополненное случайными вкраплениями в него эволюционно-возникших биологических образований с безответственными «царями природы» во главе, а живой и разумный организм.

 

Сергей Горюнков

Международная академия

социальных технологий

Поделиться в соц.сетях

© 2018-2022 Институт культурных ценностей и ресурсов.

^ Наверх